Хроники Проклятого - Страница 84

– Троих твоих солдат, прокуратор. А может, и четверых, если тот, кого я располосовал последним, умрет.

У десятника было такое выражение лица, что Пилат пожалел, что не может отдать ему пленного на растерзание. Пожалуй, солдат мог проявить такую изобретательность, что и казнь на кресте показалась бы сикарию легкой. Но теперь, после того, как они с Варравой скрестили взгляды, все стало слишком личным, и допускать в это дело посторонних игемон не стал бы просто для того, чтобы не потерять самоуважения. У десятника был шанс настичь, убить беглеца до того, как его поймали слуги прокуратора, но свой счастливый случай он бездарно пропустил.

– Он говорит правду? – осведомился прокуратор у легионера.

– Да, прокуратор, – нехотя подтвердил тот. – Он числился в легатском розыскном листе, и мы пришли арестовать его по доносу в дом у Рыночной площади.

– Он был там один?

– Не могу сказать, игемон. Он выбежал до того, как мы ворвались вовнутрь.

– Тех, кто был в доме – арестовали?

– Не могу сказать, игемон. Я лишь начал погоню.

Варрава прислушивался к разговору (Понтий Пилат ни на секунду не выпускал разбойника из поля зрения, хоть и смотрел искоса), но явно не мог понять смысл беседы, хоть иногда и слышал знакомые слова.

– И так удачно ее начал, что он один убил троих твоих подчиненных?

Десятник понурил голову, ладонь, лежащая на рукояти гладиуса, побелела, и Пилат понял, что солдат борется с желанием снести голову сикарию. Прокуратор было приготовился крикнуть остерегающе, но заметил, что хватка ослабла, эмоции побеждены, и с удовлетворением дернул щекой в неком подобии улыбки.

– Преступник пытался прятаться в одном из переулков на рынке, но они заметили, куда он побежал, – объяснил десятник сдавленным голосом, – и последовали за ним. Он хорошо знал, где скрываться, и когда Луций увидел его, ударил ножом снизу и рассек тому паховые жилы. Луций кричал, и еще двое моих ребят, услышав его крики, бросились на помощь…

– Благородно, – вымолвил прокуратор, поморщившись. – Но глупо. Получишь двадцать плетей. Если бы твои солдаты остались живы, я бы приказал выпороть их вдвое больше. Разбойник, зарезавший трех императорских легионеров, достоин смерти, но достоин и уважения. Солдаты, допустившие, чтобы их, как овец, резал еврейский разбойник, достойны наказания. Три легионера, так, десятник? Или был еще четвертый?

– Был, прокуратор… Был…

Только сейчас Понтий заметил, что его дражайшая половина тоже слушает разговор, приоткрыв занавеси паланкина. Заметил это игемон по тому, как изменилось выражение лица Варравы: мгновенно промелькнувший в глазах интерес сменился вспышкой ненависти, едва ли не большей, чем та, с которой сикарий еще секунду назад сверлил висок прокуратора.

Прокула же не обращала на арестованного никакого внимания, зато на десятника смотрела с нескрываемым сочувствием.

«Хорошо иметь врага, – подумал прокуратор, – который тебя так открыто ненавидит. Во всяком случае, это оправдывает ответную ненависть, если она нуждается в оправдании».

– Четвертого, – продолжал говорить солдат, – он ранил у ворот, в толпе. Я не мог ему помешать, мы были далеко позади. Только когда он выбежал за город, мы смогли настичь его.

– Почти смогли, – поправил его прокуратор безо всякого сочувствия. – Кто знает, поймали бы вы его, не случись я по дороге?

– Это так, прокуратор, – согласился десятник, опускаясь на колено. – Я готов принять наказание. Надеюсь на твою милость, игемон!

Варрава, хоть и стоял согнувшись оттого, что руки его были скручены ремнями так, что локти касались друг друга, но на преклонившего колени легионера глянул с радостным презрением.

Пилат не сдержался и, невольно тронув коня коленями, надвинулся на пленника. Скакун, прошедший с хозяином не один бой и знавший, как поступают с врагами, всхрапнул, показывая зубы, и сикарий, который, несомненно, был храбрым человеком, шарахнулся в сторону от оскаленной конской морды.

– Чему ты радуешься, смердящий кусок мяса? – проговорил Пилат тихо и очень отчетливо. – Ты еще не понял, что для тебя все кончилось? Что ты никого больше не убьешь? Ты надсмехаешься над тем, кто в погоне за тобой потерял боевых товарищей?

Варрава, пятясь, потерял равновесие, и прокуратор навис над ним, словно охотник над загнанной лисой, а конь, в злобе, зарыл копытом, едва не ударив упавшего в пах.

– Ты умрешь, Варрава. Умрешь в муках. И я буду смотреть на твои страдания. С радостью. А командовать твоей казнью будет он!

Прокуратор ткнул рукой в сторону десятника, так и оставшегося стоять между игемоном и носилками, откуда выглядывала Прокула.

– Как тебя зовут, солдат!? – голос игемона сорвался на рык.

Бритое лицо пошло пятнами, вислая щека дергалась, и на ней белой линией нарисовался шрам, полученный Понтием много лет назад.

– Лонгин, – отозвался солдат хрипло.

– Откуда ты?

– Я каппадокиец!

– Отныне, Лонгин, ты сотник! – приказал прокуратор, оскалившись не хуже собственного коня. За тонкими бледными губами игемона скрывались крупные желтоватые зубы.

– Благодарю, прокуратор! – выдохнул новоявленный центурион, бледнея от счастья.

Правая рука его описала полукруг и ударила в грудь, где сердце.

– Славься, игемон!

Пилат Понтийский снова обратил свое лицо к пленнику и лик его был так нехорош, что Прокула, видевшая своего мужа в гневе не раз и не два, повела плечами, поеживаясь.

Даже в день, когда Тиберий назначил его на место Валерия Грата, Пилат не был таким. Он был зол, он рычал и крушил дорогие египетские вазы, он в приступе гнева избил до полусмерти подвернувшегося под горячую руку раба, но даже тогда он не так пылал ненавистью! Годы, проведенные в постоянно бунтующей Иудее, изменили его, а власть дала возможность не только безнаказанно убивать, но и не скрывать своих чувств. Что из того, что Пилата ненавидели евреи, если он ненавидел их в тысячи раз больше? Иудея была местом ссылки – Прокула чувствовала это и сердцем и телом. Каждый прожитый здесь день старил ее, она видела столицу империи во снах, и когда видения были особенно ярки, тоска по цветущему, прекрасному Риму становилась нестерпимой.